Сабитова Д. Мышь Гликерия. Цветные и полосатые дни / Дина Сабитова ; [худож. А. Калайда]. — Москва : Розовый жираф, 2011. — 88 с. : ил.

Все хотят быть Гликерией, хотя бы немножко: и я, и ты. А вы — нет, извините, вы же кавалер, а не дама. А мы тут меж собою… между нами, девочками…

Нет, книжку о Гликерии нельзя назвать «девчачьей» — она несомненно и победительно «женственная», но женственность здесь девическая, а не материнская: цветущая, а не плодоносящая, и в некотором смысле «невинная». (Если б героиня была в большей степени sexy, она оказалась бы кошкой, а не мышкой, и книжка вышла бы совсем другая — и у другого автора.) Гликерия — это мышь, но не та унылая «серая мышь», которую любят поминать обделённые интеллектом ненавистники школ и библиотек, где якобы работают невзрачные, невостребованные старые девы. Умные-то люди знают:

Мышь — существо прекрасное.
И ещё: Мыши — они похожи на нежные цветы.

Такова Гликерия — нежный цветок, деликатная натура, само очарование. Это женщина-ребёнок — существо с тонкой талией и большими глазами, с очаровательными выдумками и милыми странностями. То и дело она принимается чудить: или почти наяву преображается в мексиканского тушкана, или знакомится с сыром, или ссорится с огурцами, или дружит с лыжами, или пытается придумать себе новое имя.

Да, собственное имя иногда кажется Гликерии слишком простецким — ну, сами послушайте: мыша Луша, где ж тут красота? — и мышь становится Олеандрой! Хотя это имя, пожалуй, уж чересчур красивое — не на каждый день. Лучше хранить его в зелёной шкатулке, как прочие изящные штучки и хорошенькие мелочи. Гликерия любит красивые вещицы, приятные ощущения и тихое — почти без слов — взаимопонимание. Велосипед или часы с боем — это для неё слишком громоздкие, слишком шумные вещи; другое дело — миниатюрные часики в коробочке или самокат. Всякие модные туфли на шпильках кажутся ей неудобными и некрасивыми — никакой прелести нет в том, чтобы ковылять на дрожащих лапках; то ли дело погружать босые пальчики в тёплую пыль на обочине тропинки! или гордо чапать по песку в удачно купленных кедах, оставляя за собой замечательно интересные следы с уголками, кружками и невыносимо прекрасными пупырышками! Но вовсе не следует думать, будто Гликерия витает в поэтических облаках, забывая об окружающей реальности.

Поэзия — она ведь здесь, рядом! Чтобы сочинять стихи, нужно всего лишь приобрести шёлковый блокнотик и серебряный карандашик. А мышеловок никаких на свете не бывает — только в сказках, чтоб детей пугать. Гликерия не столько «не от мира сего», сколько не от времени сего: она немножечко «тогдашняя». На всех её вещах и мыслях словно бы лежит отпечаток «памяти о прошедшем». Не случайно и художница с особой тщательностью вырисовывает именно старые, отчасти даже старинные вещи: часики и бусики, пуговицы и монетки, шпильки и гребёнки, ленточки и напёрстки, кружева и засушенные цветы…

В иллюстрациях Алики Калайды одинаково уместны и страницы модных журналов, и чуть насмешливые отсылки к сюжетам старых картин (в pendant к филологическим шуточкам Дины Сабитовой, сворачивающей время от времени к известным стихотворным строчкам). О, как это всё тревожит нас и волнует: абажуры и серебряные вилочки, хрустальные флаконы и фигурные ключи, лиловые платья и слово «фильдеперсовые»: никто не знает его смысла, но невозможно не проникнуться его звучанием — странным, старинным. В каждой из нас живёт необъяснимая ностальгия по каким-то неопределённым «прежним временам», когда понятие женственности не было скомпрометировано гендерными исследованиями и феминистической истерией. И книжка о Гликерии утоляет в нас эту жажду изящного — не в плане «рюшечек и оборочек», а в плане цветущей прелести, невыносимой лёгкости, неизбывной хрупкости бытия.

Мир книжки о Гликерии — не столько «остановись, мгновенье», сколько «продлись, продлись, очарованье». При этом очарование подразумевается здесь в некотором смысле на японский лад — моно-но аварэ, «печальное очарование вещей», которым чем пристальнее любуешься, тем острее сознаёшь, что оно уже кончается, вот-вот кончится… Как будто оно вот-вот пройдёт или уже прошло. Но в книжке оно уцелеет. Потому что оно прелестно.